Статьи

23_0004
Емельян Григорьевич Шампуров (правильное написание – Шампаров) Воспоминания

По старой памяти. Судьба советского крестьянина и его семьи в мемуарах Опубликовано: Зверева К. Е. По старой памяти: судьба советского крестьянина и его семьи в мемуарах / К. Е. Зверева, В. А. Зверев // Между прошлым и будущим: вопросы истории и исторического образования: сб. науч. и публицист. тр. / под ред. В. А. Зверева. – Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2000. – С. 140–154.

«23_0004_1
«Я – уроженец Вятской губернии. Родился в 1907 году, семи лет пошел в церковно-приходскую школу и окончил все четыре класса. В семье нашей были мама, сестра Харитина и сестра Федора. Жили с дедушкой — отец работал на востоке, в Томске, потом в Хабаровске. Земли у нас песчаные, хлеба не хватало, и он уехал на заработки. А когда началась первая война с немцем, отца взяли на фронт. Еще с дедушкой жил отцов младший брат Акиня (Иоакинф); был он старше меня всего на три года.»
«23_0004_2
Хозяйство было — лошадь, корова, свиней и овечек несколько. Когда мы с дядей немного подросли, дедушка завел второго коня. С весны сеяли овес, ячмень, рожь, и после высева вывозили на конях из хлевов навоз телегами на поля, чтобы урожай был больше. Урожай снимали исключительно серпами, вручную. Сено заготавливали в неудобицах, в логах (земли было мало).»
«23_0004_3
В деревне нашей было 40 домов, и всего две фамилии в них – Шампаровы и Шаровы. У двух мужиков, которые побогаче, в доме водились настенные часы.»
«23_0004_4
В 1917 году закончилась война, и отец наш вернулся домой. Начала наша семья прибавляться: родился Павлик, потом Афанасий, потом Стеша, затем Настасья. Дедушко купил молотилку конную, жатку “Мак-Кормик”, работал на них себе и людям. Зимами мужчины делали колеса на продажу — ездил дедушко далеко по ярмаркам, продавал колеса.»
«23_0004_5
Семья стала большая, и когда женили дядю Акиню, отец с матерью решили отделиться. Построили дом со всей надворной постройкой напротив старого, и мы отошли, стали жить своей семьей с ребятишками. Ребятишкам хлеба не хватало, но картошка родилась.»
«23_0004_6
А в Сибири у мамы жила сестра Ульяна с семьей и брат Митрофан – в поселке Филиха Залесовской волости, в Томской губернии. И вот отец с матерью решили меня одного послать в Сибирь. “Если понравится тебе, — говорят, – то переедем все”. Шел 1924 год, мне было 17 лет, и меня отправили в дальний путь. Железнодорожная станция Вятские Поляны, пересадка в Екатеринбурге, приезд на станцию Черепаново…
Прибыл в Черепаново, стал расспрашивать, как доехать до Залесовой, а туда 120 верст. Ну, 40 верст меня подвез один дяденька, взял с меня три рубля, больше не было… Дальше иди пешком. Люди добрые подсказывали, как идти, и добрался я до Филихи.»
«23_0004_8
Родные меня совсем не знали, но приняли хорошо. Накормили, напоили. А хлеб у них пшеничный, белый, – я нарадоваться не мог. Булки мягкие, высокие пекли здесь в русской печке, а мы в Вятке такого хлеба не едали. Бывало, дедушко привезет с базара и даст кусочек белого хлеба да конфеточку — съешь и не почувствуешь…»
«23_0004_9
Написал отцу и матери, чтобы продавали все хозяйство и приезжали сюда, в Сибирь. У дяденьки избушка была маленькая, и мы купили хату на поселке Ключи. Изба пять метров на пять, сенки, пригон небольшой и баня. Купили два коня, плуг, зерна для посева. Накосили сена, завели корову. Жить-то надо, воспитывать ребятишек.»
«23_0004_10
Мы с отцом решили купить молотилку и жатку-самосброску тем же летом. Я начал работать на этих машинах, жать и молотить хлеб людям, — у сибиряков хлебов было много. Своего земельного надела у нас не было, два гектара для посева взяли по договору у бывшего хозяина своей избушки. Работа на машинах была нелегкой, работал я только “за хлеб”.»
«23_0004_11
Отец мой был безграмотный, я же, хотя и имел четыре класса образования, газет не читал, не выписывал. Были абсолютно темные. Не знали мы, что в стране делается, какие планы у руководства были… Продолжали хозяйством обзаводиться. Все постройки обновили, мастерскую поставили. Хоть времени было мало, делали колеса по заказу. Крепкие, хорошие колеса. Нас узнали в округе, и заказы сыпались — только поспевай. За день с отцом скат колесный, бывало, делали, а скат продать можно было рублей за 12–13, так что жить было можно.»
«23_0004_12
В 1927 году меня женили, невесту Агафью Старосадчеву нашли в поселке за 30 километров от нас. Обручальные кольца я выточил сам из серебряных полтинников. Мы с женой очень друг друга полюбили, и тесть с тещей меня полюбили тоже. Табак я не курил, водкой потчевался только по праздникам престольным…»
«23_0004_13
1928 год. Семья опять прибавилась — мама родила мне брата. А в следующем году уже у нас с Агафьей Сидоровной родился сын. Назвали его в честь нашей матери-тещи Александром. Пацан рос неспокойный, ночами плакал, и мы с женой водились пополам. Один спит, другой водится, вот так и ростили.»
«23_0004_14
Семьи у нас стало 12 человек, в маленьком домишке жить стало тесно, и вот мы с отцом решили купить в Филихе дом побольше, со всей надворной постройкой, пятистенок. Но тут тесть Сидор Николаевич нам говорит: “Не покупайте. Будет коллективизация, дом вам и зачтется…”
Так и получилось потом. Купили, перешли, все бы нормально, но жить не пришлось. Опять Сидор Николаевич говорит нам с Агафьей: “Вам надо бы расторгнуть брак…”. На этот раз послушались. Получили на руки документ, что в браке не состоим, отделились от отца на квартиру. Я начал работать в кузнице у дяденьки Митрофана. Делал капканы, продавал, этим и кормился.»
«23_0004_16
В 1931 году грянуло… Отца со всей семьей высылают. Все хозяйство отбирают. А за два года до этого было собрание на Ключах, где я присутствовал. Организовалось машинное товарищество — первая фраза колхоза (так в источнике, здесь искажены непонятые слова коммунистической пропаганды о товариществах по обработке земли как “первой фазе колхозного движения”. – К. З., В. З.). Мне предложили записаться в это товарищество, но я сказал, что с отцом посоветуюсь. Пришел домой и говорю отцу с матерью обо всем этом, а они – ни в какую. Говорят: придет антихрист, будут класть печать на руку… Сделал я тогда большую ошибку, потому что был малограмотный, не читал газет и не смотрел никакое кино. Надо было записаться, то есть войти в колхоз…»
«23_0004_17
Кинулся я взять из сельсовета документ, а мне не дают. Говорят: “Ты принадлежишь с отцом в ссылку”. Тогда я упросил своего двоюродного брата взять справку на его фамилию и передать мне. Тесть Сидор Николаевич дал нам с Агафьей коня со всей упряжкой, погрузили мы все свои шмутки на телегу и отправились в Новокузнецк. Назывался он тогда Сталинск, и шло там строительство металлургического комбината…»
2
«23_0004_19
Сталинске поступил я на работу на кирзавод, возили кирпич. Между делом построили для жизни свою землянку хорошенькую. Сеночки в землянке, стол, койка деревянная. Вместе с нами шурин растет. Агафья дома, я работаю на коне.
Но вот стало плохо с конем — надо ведь его где-то кормить, пасти. Продали коня, поступил я на работу в каменный карьер делать тачки. Дело пошло неплохо, а душа болит: я же Шампаров, а по документу – Кандаков Иван.»
«23_0004_21
Пишу письмо в Москву к дяде своему (он мне крестный отец), можно ли приехать туда на работу. Он мне отвечает, что работы много — делать колеса, сани, телеги, но нужен документ на свою фамилию. Нашлись люди, сделали, достали мне документ на имя Емельяна Шампурова.»
«23_0004_22
А тем временем милиция в Сталинске начала подряд проверять документы. У кого подозрительные — арестовывают и ссылают в Нарым. И дошла очередь до меня. Ночью стучат: “Милиция, открывай!” Я сначала не пустил, они взяли соседа и с соседом зашли. Спросили документы, а я их спрятал, и меня забрали. Агаша осталась с сыночком Сашей в землянке, а я сижу в милиции день, второй, а потом вечером вызывают меня на допрос. Следователь кричит, об стол кулаком бьет: “Ты раскулаченный, из Нарыма убежал!” Я же настаивал, что приехал из Залесовой, а отец мой в колхозе. Он хотя и не верил, но отпустил, и вечером я появился в своей землянке.»
«23_0004_23
Пока я был в милиции, Агафья землянку продала. Связь с дядей была твердой, и поторопились мы уезжать. Пошел я на вокзал покупать билеты, но не вышло. Возле кассы стоят милиционеры, проверяют документы. Если есть документ об увольнении с работы, то билет продают, если нет, то не дают. Дело в том, что народ с Кузнецкстроя начал уезжать во все стороны, когда милиция стала в городе отыскивать раскулаченных. А рабочие-то нужны на стройке.»
«23_0004_24
Все же мы вышли из положения. Я договорился с подводой, доехали до Прокопьевска. Там никого нет, свободно бери билет куда угодно. Сели и поехали в Москву, было это в 1930 году. Под Москвой в поселке Щелково дядя жил в большом доме, пустил нас жить к себе на квартиру, несмотря на то, что у него семья была из шести человек.»
«23_0004_25
Крестный Меркулий Калиныч работать очень любил, и был действительно мастер на все руки. Работал он в лесничестве, где требовалось множество колес, саней, телег — лошадей здесь было целых 60 штук.
Стали мы работать с ним вдвоем. Мастерская была рядом с домом. Выйдет дядя в шесть утра, стукнет в мастерской хотя бы чем-нибудь, а я уже здесь тоже, как штык. И вот он меня сильно полюбил за такое трудолюбие. Вместо удостоверения личности выдали мне паспорт, прописали, дали хлебные карточки на всю семью.»
«23_0004_27
Работать я любил. Восемь часов в день работали для лесничества, а в остальное время делали побочные заказы для фабрик и заводов. Машин тогда было мало, все возили на конях, поэтому заказов у нас было множество — сколько угодно бери. Заработок — наш, стоимость материала оплачивали в лесничестве.»
«23_0004_28
Когда мы приехали в Щелково, у нас “рубаха с перемывахой” — ничего не было. Стали мы обзаводиться: Агафье купили два пальто, платья, мне — три костюма и 12 рубашек новеньких, не бывали на плечах. Жить стало — лучше не надо. Потом мне дали квартиру, и я завел новую мастерскую, начал работать самостоятельно. Приехали сюда же к нам тесть с женой и сыном, шурин пошел ко мне учеником. Агафья пошла на фабрику ткацкую работать, а с Шуриком стала оставаться теща Александра Панфиловна. Словом, все пошло хорошо.»
«23_0004_29
С отцом моим стали вести переписку. Они были незадолго до этого сосланы в Новосибирскую область за 200 километров, в тайгу. Писали, что живут плохо. Мы начали посылать к ним ребятам посылки. Но вот в одно прекрасное время меня вызывает уполномоченный МВД, мой знакомый: “Пойдем, сходим в нашу контору”. Мне сразу сердце так и прокололо.»
«23_0004_30
Сижу с час — никого нет. Потом заходит человек в военной форме, старший лейтенант. Попросил пройти в другой кабинет. “Садись, – говорит, – на стул”. Берет бумагу, ручку, спрашивает фамилию, имя, отчество, год рождения. Потом говорит мне: “Мы тебя вызвали на допрос. Ты должен рассказывать всю правду: где родился, где жил, где у тебя отец. Не советую врать — мы знаем, кто ты и где отец. МВД за ложные показания не судит, а прямо расстреливает”. И вот я начал рассказывать всю правду — где родился, где крестился, где учился… Словом, все-все рассказал. Он зачитал и дал расписаться. Взял с меня подписку, что никому не буду рассказывать об этом допросе.»
«23_0004_31
Зашел я все же к крестному, он же член партии, и все ему рассказал. Он говорит: “Тебе ничего не будет, живи и работай”. Агафья же замечает, что я всегда невеселый, грустный. Плакала, просила, чтобы я открылся ей, но этого я сделать не мог.»
«23_0004_32
Арестовали меня через два месяца, в 12 часов ночи пришли. Повели в ту же контору МВД, только не наверх, а в подвал. И вот тут-то я окончательно загоревал и упал духом. Осталась моя Агафья Сидоровна с сыном Сашей. На другой день увезли в “черном вороне” в Москву, в Бутырскую тюрьму. Просидел здесь неделю, а потом — на этап, Жена много раз справлялась, но ничего про меня так и не узнала.»
«23_0004_33
В вагоны нас, арестованных, набили, как селедку в бочку, Запечатали, сзади на тормозе — охрана. Повезли, куда — не известно. Из Москвы до Новосибирска везли 10 суток. Первые дни хлеба давали 300 граммов да кусочек селедки, воды не было. Перед Новосибирском же четверо суток вообще ничего не давали, Я слезу сверху с полки и падаю, едва держусь за стену.»
«23_0004_34
В Новосибирске привезли в Сиблагуправление. Сняли с меня здесь допрос: “Где отец?” Я говорю: “В Колыванской комендатуре, в поселке Каурушка”. Выписывают мне аттестат, дают продовольствие: два килограмма хлеба, 100 граммов сахару, 200 граммов рыбы. “Назавтра пойдешь к отцу в Пихтовку, это отсюда в двухстах километрах”.»
«23_0004_35
А мне все не верится, что я один, без конвоя… Нашел постоялый двор, чтобы заночевать. А кушать-то хочется, я же, как волк голодный. До утра все продукты съел, расспросил дорогу и пошел пешком от деревни к деревне. Зайду в дом, попрошу кусочек хлеба и расскажу, кто я. Кто-то накормит и пустит ночевать. Двести километров шел я неделю…
Нашел я под Пихтовкой своего отца и сестер-братьев. Все голодные, живут в полуземлянке они, да еще две семьи, спят на нарах из жердей — спецпереселенцы. Ой, горе великое, куда и попал за тупость свою, за безграмотность!..»
3
«23_0004_38
Получив от меня весточку, засобиралась ко мне из Москвы Агафья. Я ей пишу: “Жить здесь нельзя, голодно”. Хлеба совсем нет, променивали свои вещи и кормились кое-как. Но жена ни на что не посмотрела, взяла расчет и приехала. А ведь ее на фабрике очень ценили, посылали учиться на мастера. И еще предлагали пойти артисткой в театр — у нее голос был очень хороший. Ни на что не согласилась, лишь бы вместе с Емельяном…»
«23_0004_39
Опять стали мы заводить хозяйство, рубить хату. Семья стала прибывать. В 1933-м “купили” девочку, но она вскоре померла от кори. Потом еще девочку “купили”, затем родились двойняшки — мальчик и девочка. Катя, Нина, Сережа, Валя…»
«23_0004_40
Организовалась на Каурушке сельхозартель, и меня назначили заведующим хозяйством, жена детским садом заведовала. Давай я организовывать людей на работу — ходил по домам, агитировал, разъяснял положение дел. В 1936 году перешел в другую артель — не сельскохозяйственную, а производственную. Работал кузнецом — оковывал телеги и кошовки, коней подковывал. Выходных дней не было. Был выбран председателем ревизионной комиссии артельной.»
«23_0004_41
И вот 19 октября 1937 года меня снова арестовали. В районе предъявили обвинение — якобы я говорил кому-то, что скоро будет война с Японией. А на самом деле было так. Написали на меня донос председатель нашей артели Афанасий Тимофеев и бухгалтер Исаев Михаил. Незадолго до того я произвел ревизию артельной кассы, которой они распоряжались. У них, жуликов, в кассовой книге оказалось все напутано, недостача получилась. Мы составили акт и отправили в район. Вот их зло взяло, и они написали на меня разную нелепость.»
«23_0004_43
Вину я признать отказался, и меня раздели до белья, посадили в холодную камеру — подпишешь, мол, все равно. Через неделю увезли в Новосибирск.
В Новосибирске тюрьма арестованными переполнена. Оборудовали под нее еще два барака — оцепили, окна забили. В один из этих бараков меня и бросили. Я туда впервые зашел — ужаснулся: сколько народа! Все друг на дружке, нары в два этажа. Мужики-крестьяне, ни в чем не повинные. Все десять дней, пока я здесь сидел, давали баланду по два раза и по 400 граммов хлеба.»
«23_0004_44
Загрузили нами, заключенными, 60 вагонов и повезли в Мариинск на пересыльной пункт. Прошли здесь санобработку (помылись в холодной бане). Каждого потом вызывают отдельно и спрашивают: “Знаешь свою статью?” А откуда я знаю, я никого не убил, ничего не украл, колхоз организовал… Мне говорят: “Статья “«к.-р.»” (контрреволюционная деятельность. — К. З., В. З.). Срок — 10 лет и еще 5 — поражение в правах”. Вот обрадовали! Осталась одна моя Сидоровна и пятеро ребятишек с нею…»
«23_0004_45
Из Мариинска опять на восток, сначала в вагонах, потом на машинах. Привезли в забайкальскую степь, на границу с Монголией. Высадили в голом месте, оцепили охраной. Мороз сильный — до 40 градусов. Команда — ставить палатки и в них — печки чугунные. Начали обосновываться. Пока не построили бараки, жили в больших палатках. Людей так много — лежать можно было только на боку. Постелей почти не было. Холодно, голодно…»
«23_0004_46
Я попал в бригаду плотников. Вскоре заметили — человек толковый и понимает по плотницким работам, назначили бригадиром. Срубили мы зону, два барака, баню, контору, магазин небольшой. Хорошо запомнилось, как пошли впервые в баню. В домашнем белье в рубцах завелось столько вшей — страшно, как только терпел! Старое белье в печку сбросил, надел новое.»
«23_0004_47
Обжившись плотником, я уже не голодовал. Пойдешь на кухню, что-нибудь сделаешь, — повара накормят досыта. В свободное время начал делать чемоданчики поварам, в бухгалтерию. Вот однажды нужно было мне гвоздиков для чемодана, и я спросил у дневального ящик из-под посылки. Он мне дал, я стал ящик разбивать и обнаружил в бруске тщательно заделанное местечко, а в нем — 40 рублей денег. Ох, какая была у меня радость! Мне же помощи ждать неоткуда — Агафья продает все, что нажито в Москве, да кормит малюток…»
«23_0004_48
С этими деньгами мне стало еще легче жить и работать. Однажды я нес плаху из-за зоны, она была тяжелая, и я надорвался, “сорвал с пупа” и заболел. Пошел в санчасть. Доктор померил температуру и говорит: “Освобождению не подлежишь, иди работать”. А врач тоже заключенный. Я тогда говорю его помощнику: “Работать не могу. Поговори с доктором, чтобы меня освободили, я ему куплю папирос”. Так и получилось — купил я врачу четыре пачки папирос, а он мне дал освобождение на целую неделю, выписал добавочный паек, вот я и поправился.»
«23_0004_49
В 1939 году стали у нас набирать специалистов — кузнецов, слесарей, а куда — неизвестно. Я пошел на комиссию: “Имею специальность…” В бригаде монтажников много месяцев после этого мы монтировали железнодорожные мосты в Забайкалье и на Дальнем Востоке. И вот 1941 год. Война, в блокаде Ленинград. И нас отправляют на запад…»
4
«23_0004_51
С Дальнего Востока нас направили восстанавливать мосты на железной дороге Котлас — Воркута. Немцы подходили к Ленинграду, город нуждался в угле, а дорога почти не работала. Многих мостов не было, поезда ходили по временным путям, проложенным по льду рек. Работу по восстановлению железной дороги Сталин поручил контролировать генералу Малиновскому.»
«23_0004_52
Мы, заключенные, участвовали в организации мостостроительного завода в Котласе. Здесь стали выпускать мостовые фермы взамен захваченного врагом завода в Днепропетровске. А мы принялись восстанавливать мосты.»
«23_0004_53
Вспоминается один случай. Вагон генерала Малиновского и наши вагоны (с заключенными) стояли вместе в одном тупике. Мы клепали конструкции из двутавровых балок 30-метровой длины. Под середину поставили временные стойки, чтобы конструкция не качалась. В это время шла какая-то топографическая экспедиция с теодолитом. Наши стойки помешали рабочим делать съемку, и топограф, не сказав ничего нам, велел выбить стойки. Мы работали неподалеку. Вдруг слышу сильный грохот, смотрю: наши балки дали качку и все шесть рухнули набок, выгнувшись коромыслом… Я тогда бегом к вагону Малиновского, докладываю ему о происшествии. Обратно к месту аварии бежали вместе с генералом. Малиновский отправил топографа под арест, распорядился продолжать работы.»
«23_0004_54
Вскоре вышел приказ отправить из нашей бригады 10 человек в Москву на разборку Дворца Советов, который строился до войны по распоряжению Сталина на месте взорванного храма Христа-Спасителя. Бетонное строение было возведено уже до 50-метровой высоты, но было решено, что балки здесь очень подходящие для строительства железнодорожных мостов.»
«23_0004_55
Наши люди разбирали дворец, металлические балки с него поступали к нам в Котлас и из них монтировались мостовые пролеты. Работу на заводе мы чередовали с сооружением мостов на воркутинской ветке и хорошо справились с заданием.»
«23_0004_56
… И вот снова поезд везет меня с бригадой из десяти трудолюбивых сильных мужиков в Комсомольск-на-Амуре. Новое задание — разбирать железнодорожные мосты от Комсомольска до Ургала. Раньше эта дорога называлась Северный Великий путь, а нынче слывет как Байкало-Амурская магистраль. Она еще до войны строиться началась, а потом ее законсервировали. Теперь понадобились пролетные строения на “Пятисотую стройку” – дорогу, которую начали строить на случай войны с Японией от Комсомольска.»
«23_0004_57
Сняли мы все пролетные строения до Ургала, потом — на дороге от Тайшета до Тынды. Стали из складированных конструкций монтировать мосты на “Пятисотой”. Ребята у нас были хорошие, опытные. Работали здорово. Командовал здесь генерал Петренко – высокого роста, здоровый и энергичный мужчина. Проверял работу ежедневно. Я был бригадиром. Задание бригада наша всегда выполняла не меньше, чем на 150 %.»
«23_0004_58
В самый разгар войны на строительство одного из мостов приехал к нам представитель из военкомата. Обрисовал нам обстановку: немец жмет, нужно пополнение на фронт. “Желающие — пишите заявление, пойдете на фронт”. Я сразу же попросил бумагу и написал заявление. Через неделю – еще одно, потом третье, но никакого ответа так и не получил на свое желание защищать нашу Родину. До сих пор жалею, что не обратился лично к генералу Петренко, может быть, он отправил бы меня на фронт…»
«23_0004_59
Мост за мостом монтировали мы. Последний, самый длинный — через реку Хута, семь пролетов по 66 метров. 9 мая 1945 года клепали мы полным ходом и вдруг слышим в 12 часов – кричит мне начальник конторы Михайлов. Подхожу, а он говорит: “Прекратите работу, — закончилась война”. Дали нам до вечера выходной по такому случаю.»
«23_0004_60
Со всей работой мы справились досрочно. Вовремя пропустили армию Рокоссовского на восток, на японский фронт. И за всю активную мою деятельность во время войны и досрочный пропуск поездов мне правительство скостило один год срока заключения. Это была необыкновенная радость.»
«23_0004_61
1946 год. Меня освобождают, я получаю документы и права гражданина Советского Союза. Но говорит мне руководство: “Домой не езди, а оставайся у нас работать”. И вот я начал работать мастером монтажно-мостовой конторы. Связался перепиской с женой Агафьей Сидоровной.»
«23_0004_62
А жена моя жила тогда уже в Алтайском крае. Еще до войны была в Нарымском крае эпидемия кори, и все наши дети померли, осталась только дочка Нина. Перебралась Агафья с Ниной я 1942 году на хутор Мирный Труд в Алтайский край, Залесовский район. Жила у дяди Филиппа Николаевича, вступила в колхоз. Нина ходила уже в третий класс в школу. Попросился я у начальства съездить домой, с женой повидаться через десять годов после разлуки. Дали мне десять дней отпуска.»
«23_0004_63
… Было это в июле месяце. Доехал на поезде до станции Тальменка, слез и пошел пешком в Залесово, а оттуда — на хутор. Подхожу к хутору и так сильно волнуюсь: я же не сообщил, что приеду. По письмам узнал хату. Захожу в дом — на скамейке сидит Нина и меня, конечно, не узнает. “Здравствуйте, – говорю, – кто здесь живет?” Она отвечает: “Старосадчева Агафья”. – “Где же она?” – “Ушла в контору”. – “А где у вас папа?” – “Где-то на востоке”. Я присел на скамейку и сижу, дожидаюсь хозяйку.»
«23_0004_64
Вот, слышу, идет. В сенках открыла дверь и смотрит… Потом как заплачет и обняла меня, а я ее. И давай мы разговаривать — не видались же 10 годов. Тогда и Нина догадалась, что это пришел ее родной папа. Повел я разговор, поедут ли они со мной на восток. Агафья сразу же дала согласие.»
«23_0004_65
На другой день я пошел на Филиху проведать отца и мать. Повидался с братом, сестрой, со всей родней. Еще потом поночевал две ночи дома и отправился в дорогу — в Комсомольск. Уже свободным человеком».»