Статьи

«23_0006
Фрагменты из воспоминаний Василия Ивановича Ермоленко (1893-1970)»

«23_0006
Фрагменты из воспоминаний Василия Ивановича Ермоленко (1893-1970)»
[Из родной Полтавщины в страшную Сибирь]
«23_0006_001
«Ой, лышенько! Василька забулы в хати в колысци!»⁵. Это крик [моей] матери, которая шла в толпе провожавших родственников и соседей при отъезде из родных мест – села Харсики Полтавской губ[ернии] в далекую страшную Сибирь. О Сибири много страшного рассказывали: там живут бывшие каторжные и ссыльные, морозы – птицы на лету замер­зают, нередко медведи и волки на улицах появляются, и др[угие] страшные истории. Но зато много земли, леса, речек, рыбы, а это и нужно крестьянину-хлеборобу.»
«23_0006_002
Итак, мои родители из реестровых запорожских козаков. Отец Ив[ан] Тимоф[еевич] и мать Меланья Афанасьевна⁶ с пятью сыновьями: Прокопием, Яковом, Архипом, Порфирием и мною, Василием, в 1894 году, оплакивая родину, где жили их деды и прадеды, расстава­лись с ней из-за безземелья и переселялись в Сибирь искать лучшей доли. Да и как не выехать? Семья отца, Тим[офея] Дан[иловича], была большая: сыновья Дмитрий, Иван, Иван⁷, Василий и Игнат, и сестры Евдокия, Мария и Парасковья, а земли всего две деся­тины. Чтобы прокормить семью, братья и сестры отца каждое лето уходили на заработки в Таврию. 29-ти лет отец женился на дочери зажиточного козака Сковороды Афанасия из соседнего села Харсик[и] и ушел в семью жены, в зятья (прыймы). Вскоре их постигло несчастье. Большая часть хозяйства, даже волы, овцы, пчелы и прочее, было уничтожено пожаром.»
«23_0006_003
Во время пожара погибла теща отца, а вскоре умер и тесть. Пошли дети. Нужда всё увеличивается, и отец решается на переезд в Сибирь. К этому времени семья уже достигает семи чел[овек]. Остановились на необжитом месте у озера и назвали поселок Асинкритовка (Локтевской вол[ости] Змеиногор[ского] у[езда] Томской губ[ернии]). Поселок этот образо­вался из выходцев из разных мест Украины: Полтавской, Харьковской, Черниговской и Киевской губерний, и к тому времени, как я начинал помнить, в поселке было примерно око[ло] 80 дворов⁸. Большинство изб были крыты камышом или соломой, и ограды [были] из плетней. «
«23_0006_004
Пишу об этом в возрасте 75 лет (январь 1968), и как начнешь вспоминать, невольно приходит мысль, что прочитают и не поверят, что так жили люди. Как начинаю поминать, семья наша состояла из 11 чел[овек], а через два-три года она уже насчитывала 13 чел[овек]. Отец, мать, пять сыновей, две снохи и две их девочки. Жили в одной избе размером 20 х 25 кв[адратных] м[етров]. Грубо она выглядела так⁹. Пол земляной, который к большим праздникам смазывался глиной и посыпался чистым желтым песком. В праздники приходили родственники и соседи, щелкали подсолнухи, а шелуху сплевывали на пол. К вечеру пол подметался, а часть [мусора] притаптывалась. Спали, как правило, на больших нарах, которые были устроены в левом углу за галанкой¹⁰. Не помню, через сколько лет к этой избе была пристроена еще комната, и уже с полом из плах, которая называлась горница, и в которой уже были устроены две самодельные кровати, на которых спали два брата с женами.»
«23_0006_005
Печку топили «кизяками»: навоз складывался с зимы в большие кучи и прел. В таких кучах перепревал (горел), а весной его месили – или просто ногами, или лошадьми. Затем формировали в брикеты – форма кирпичей, расставляли по три шт[уки] и просушивали, а когда подсохнут, складывали в кучи под вид копен. И в этих кучах кизяки досыхали до окончательной сухости, а потом перетаскивались и складывались под крышей, откуда [их] и берут для топки.»
«23_0006_006
Деревня наша была расположена на берегу большого озера, восточная часть которого была в зарослях камыша. Вот когда осенью озеро замерзнет, люди буквально бросаются на эти камыши, срубают камыш лопатками и увозят домой. Камыш этот используется для растопки кизяка, для крыш и для утепления (обкладки) изб. Крыши домов так искусно делали, что они получались не только красивые, но и теплые, и прочные, т[ак] к[ак] настил снопиков поливался глиной, которая потом засыхала и цементировалась»
«23_0006_007
В сильные морозы, если овечка объягнилась, то ее с ягненком, часто и двумя, заводили в горницу, привязывали в правом углу избы у порога. И я целыми часами, помню, смотрел на этих красивых маленьких ягнят, которые через день – два уже начинали между собой бодаться и прыгать.
Но вот в 40-45 градусов мороза отелилась корова, и вот я помню, когда корову завели в избу. Это уже было неприятное зрелище. Правда, на теленка смотреть было приятно с печки, но уж очень антигигиенично. Но корова, как правило, стояла в избе недолго, и прак­тиковалось это мало, так как вскоре люди построили теплые помещения для телят и ягнят и всех рожениц и маленьких помещали туда.»
«23_0006_008
Деревня наша была расположена в степной местности, земли [здесь] песчаные и часто были плохие урожаи, но зато в дождливые годы были не только хорошие урожаи, но полу­чалось и очень высокого качества зерно. Семья наша была большая, а хозяйство по своим размерам небольшое. Братья – то тот, то другой – нанимались в работники (батраки), и зара­боток их служил большим подспорьем для бюджета семьи.»
«23_0006_009
Как я уже сказал, что деревня наша была расположена в степи, где зимой свирепствовали большие и длительные метели (бураны). Люди были вынуждены делать крытые дворы, которые строились так: столбы, на столбы кладутся слеги (толстые бревна), на них жерди, на жерди набрасывается хворост, а потом солома и прочий хлам. Так что выходишь во двор, там на улице бушует метель, а во дворе тихо или чуть порошит в отдельные щели снежок. Для ориентировки у дверей входа в избу или в пригон кладут вырубленную изо льда большую льдину, через которую и проникает свет над входными дверями. Тяжело было возить лес и чащу из лесов, примерно за 60-70 километров, но ничего не сделаешь. Люди свыкались, приживались, крепли и лет через 10-12 чувствовали себя неплохо.»
«23_0006_010
Очень плохо было на пашнях с водой, но копали колодцы, запасали большие наносы снега, которые закрывали соломой, чтобы не таяли, и обходились водой, получаемой от таянья снега. Конечно, этой воды было мало, и лошадей приходилось водить поить в «ляги»¹¹, где копались колодцы, и там пользовались водой.
А все-таки весело было на пашне, а самое веселое было в поездке в субботу домой. Баня. Вечером встречи с товарищами. Игры, песни и прочие развлечения. Завтра воскресение, а вечером опять на пашню, и опять то же самое. Но как это теперь всё кажется интересным и с удовольствием вспоминается!»
«23_0006_013
Деревня. Изба, крытая камышом. Верх заделан крупной соломой. Сверху полито глиной. Засохло, и получилась крепкая непроницаемая крыша. К зиме изба окутывается соломой, проложенной между стойками, и получается, что изба становится теплой от морозов и ветров. Внутри [жилище] делится на две половины, причем одна с земляным полом, который смазывается глиной и посыпается желтым песком. Засыхает и становится крепким, цементноподобным пол. В половине с земельным полом обычно находятся только что родившиеся ягнята и телята. Знаю случай – даже корова была в избе. Разумеется, это бывает в сильные морозы. Вторая половина избы имела пол из плах. Это была горница. Зимою мы на печке, которая всегда была горячая, где я и отогревался от прогулок с санками. Как это правдиво у Некр[асова]: «Весь ты пере[зя]бнешь, руки не согнешь, и домой тихонько нехотя придешь. Ветхую шубенку скинешь с плеч долой и заберешься на печь к бабушке седой. И сидишь – ни слова, тихо всё кругом, только слышно – воет вьюга за окном»¹².»
«23_0006_014
Так проходило мое детство. Спал я на печке, разумеется, без всякой постели на одном «рядне»¹³… Соскочишь обедать – пол холодный и грязный, и [ведь] как-то не простывали. А о чистоте ног и говорить нечего. С улицы наша изба представляла собою снаружи закутанную в солому хату, но зато хорошо была защищена от морозов и ветров. Неприглядно выглядела наша изба. Зато двор был отменно хорош. Весь был крытый и большой, так что своим уютом привлекал всех проезжающих. Для удобства даже были положены у входов в сенки¹⁴ и у калитки большие льдины, которые после снегопадов обметались. Скотские дворы у нас [тоже] были хорошо защищены от ветра и морозов.»
«23_0006_015
По инициативе населения в поселке была организованна школа. Учителем избран на сходе [односельчанин] из грамотных. Школа – в избе, где жили два старика Герасименко. Лавки и столы, пол земляной. Учеников 10-12 ч[еловек]. Помню, старушка ругала нас за то, что ногами ямы выбивали. Ученик наказан, поставлен на колени с книгой в руках. По избе ходила курица, и когда подошла к нему, он выпустил книгу на нее. Курица закудахтала и взлетела. Помню, было веселое зрелище, а Шаульскому Ване влетело линейкой по ладони. Вот в такой школе я и учился три зимы.»
«23_0006_016
Детство мое омрачено тем, что с семилетнего возраста принуждали нянчить детей братьев¹⁵. В результате этих неприятных занятий я просто возненавидел и тех, кто заставлял этим заниматься, и тех, с кем нянчился. Дело дошло до того, что я из дома сбежал к одному из жителей поселка и заявил, что домой не пойду. Кончилось это тем, что за мной пришли, увели и наказали, и всё пошло по-старому. Нерадостное детство.»
«23_0006_017
К десяти годам меня брали на пашню и использовали как ездока во время пахоты. Впрягается две пары лошадей в плуг, на одной [лошади] из первой пары садили меня верхом, чтобы я погонял эту пару и держал бороздой. Немало и здесь было неприятностей. Холодно [спать] в балагане¹⁶. Будили рано. Оденут тепло и выглянет солнышко – согреешься, а ритм движения лошади так убаюкивает, что никак нельзя не уснуть, ну и будили бичом, конечно. Хорошо, если одет, а бывает, задремлешь и в одной рубашке, тогда чувствительная бывает пробудка.»
«23_0006_018
Хочется рассказать об одном случае. Однажды мы молотили. Разбрасывается розвязь пшеницы на току¹⁷, связываются лошади одна за другой и кругом гоняют по этой пшенице. Ногами лошадки и обмолачивают. Я бегал сбоку, и лошадь была смирная, но, видимо, ей надоело, и она лягнула, угодив задним копытом [мне] по подбородку. От удара нижняя челюсть, видимо, сместилась. Я помню, что закрыть рот было нельзя. Зубы стали вроде длиннее. Ехал попутчик в деревню, и меня отправили домой. Помню, мать кормила крош­ками с молоком, а наутро повела к бабке лечить. Это лечение осталось в памяти на всю жизнь. Посадила на табуретку, через полотенце взяла левой рукой за подбородок, а правой ударила по виску. Помню, хрустнуло, в глазах – огненные круги. Не знаю, долго ли сидел, но почувствовал, что рот закрылся. Голова болит. Зуб выщербленный. В челюстях боль, но всё же стало лучше.»
«23_0006_020
Двенадцати лет меня определили в ученики приказчика (продавца) в магазин соседнего села купца Пшеничникова, причем я должен был жить у него в доме. Неприятно вспоми – нать, т[ак] к[ак я] опять нянька. Днем в магазине, а вечером с детьми. Ненадолго хватило терпения: через четыре-пять месяцев сбежал домой. Теперь уже нянчить не заставляли.»
«23_0006_021
Пятнадцатый год. Уже посматриваем на девчат. Осенью складчина на досвитках¹⁸. Ребята [приносят] по полбутылки, а девчата стряпают. Таковы традиции. Ответственным за порядок оказался я. Обнаружилось, что кто-то стащил полбутылки. Прошло. Значительно позднее я узнал, что это сделала одна девчонка (старше меня на 1,5 г[ода]), Наталка Берчук. Припоминаю разговор ее отца, который возмущался, что парни ворота мажут и другие пакости чинят, и говорил, что, если девчонка провинилась, ну и накажи ее, а при чем роди­тели. Решил – как встречу, побью Наталку. Встреча состоялась, и я два раза ударил Наталку.»
«23_0006_022
Спустя недели две я как-то приехал с сеном. Подходит брат и подает мне повестку вызова в волостной суд за избиение. Я в ужасе. В семье знают. Мать плачет. Кошмар. Поехали (до вол[ости] 15 вер[ст]). Суд кончился примирением. Брат купил полбутылки, но последствия этого суда немало причинили огорчения отцу Наталки. Ребята мстили. Я старался быть где- нибудь или на виду, или в мое отсутствие ребята пакостили. Ворота вымазали, окна выбили, колоду¹⁹ в колодезь спустили, огород выкатали. Его, [отца Наталки,] проняли. Пришел на место, где собиралась молодежь, отозвал меня и говорит: «Пора бы уж кончить. Мало пол бутылки – куплю бутылку».»
«23_0006_023
Весной 1909 года [наши] семейные распри приняли острый характер. Один за другим отделяются от семьи братья, отец вынужден был всё хозяйство раздарить и самим старикам уйти к старшему сыну. Мне досталась доля – амбар и жеребенок. Всё это было продано, а я остался в [пустом] пространстве. Поживу у одного брата – перехожу к другому. Мать плачет. Отец вздыхает, да и мне нелегко.»
«23_0006_024
Не знаю, по чьей инициативе было совещание всех братьев, сестры и отца, где обсужда­лась моя судьба: «Куда его девать?» Помню, отец сказал, что «если его не устроить, пропадет парень. Так и сгниет в тюрьме». Пришли к выводу – пристроить меня к односель­чанину Сыдору. Он чабан²⁰, ему нужен подпасок. У него одна дочка, деньжата есть. Может быть, там и пристроится. Помню, что я сказал: «Деньги хорошо, а Маши мне не надо». Все возмутились, а я ушел.»
«23_0006_025
В это время меня занимала мысль: «Буду сельским писарем». А возникла она вот почему: однажды еду из пашни, слякоть – ветер со снегом и дождем, озяб чертовски. На возу сено. Поднял пласт, укрылся. Заехал в деревню. Навстречу идет сельский писарь, некий Бутенко. В хорошем пальто, глубоких резиновых галошах, с зонтиком. Крепко [я] позавидовал и решил: обязательно добьюсь и буду писарем.»
«23_0006_026
Отношение ко мне со стороны невесток, а под их влиянием и братьев, было холодным. Возникло оно п[отому], ч[то] нянчил [их] детей я по принуждению и, понятно, плохо. Из-за этого возникали ссоры, следовательно, я был не только не особенно желанным гостем у братьев, а под влиянием нелестных разговоров с соседками сложилось мнение, что я лентяй, непослушный, грубиян, словом, «никчемный человек растет».»
«23_0006_027
Весной иду в город искать счастья. Без денег, постоялые дворы, приезжие мужики. Питался среди них, кто чем покормит. Ночевал просто на телегах у них. Походил я недели две по городу – никому не нужен такой работник. Отправился обратно. 120 верст – рассто­яние для подростка привычное. Где с каким-нибудь обозом пройду, но больше один. Ноче­вать обязательно пригадывал с возчиками. Боюсь [один].»
«23_0006_028
Помню, зашел в киргизскую²¹ юрту, попросил поесть. По-русски не понимают, но в конце концов поняли. Киргизка дала жареной пшеницы и молока. Как же это было вкусно! Решил было ночевать у этих киргиз[ов], так как уже вечер, но зашел в юрту киргиз и так посмотрел на меня, что по телу мурашки пошли. Нет, думаю, надо уходить. Поблагодарил и отправился дальше. Версты через полторы мне нужно пройти пять-шесть верст лесом. Помню, было страшно. Темно. До деревни осталось 15-20 верст. Главное – пройти лес, а там тракт, и будет не страшно. В лесу не раз сбивался с дороги, а вышел и попал в какие-то солонцы. С большим трудом добрался до деревни и зашел к сестре, которая жила на окраине. Дома не закрывались, вхожу и улегся на полу на соломе.»
«23_0006_029
Проснулся я уже днем. Смотрю, возле меня сидит сестра и ее дочь, моего же возраста, и плачут. Спрашиваю: «Почему плачете?» – «Да ты посмотри, на кого ты похож». Осмотрелся я – и действительно. Сапоги в грязи, штаны изорваны. Видимо, блуждание по лесу и солон­чакам ночью оставило следы. Смеюсь, а на душе тяжело. Заходит муж сестры: «Что плачете? Не покойник. Накормите, да штаны почините, а сапоги пусть вымоет. Ишь, угва- здал как!» Привели меня в порядок, и отправился я дальше.»
«23_0006_030
После этого путешествия ходил по деревне, бездельничал. Надоело. Не знаю уже, как получилось, что договариваюсь с одним богатым мужиком поработать у него с месяц. Условия – 8 р[ублей] в месяц и верхняя одежда. Взял я пару белья и отпра­вился. Встретился брат Яков и, узнав, что я иду в батраки к Зузуле, рассмеялся и говорит: «У него добрые не выдерживают, а ты сбежишь завтра же. Хотя бы начинал не с Зузули». Это меня так задело, что я решил: как бы ни было тяжело, а выдержу.»
«23_0006_032
И началась новая тяжелая жизнь батрака. В воскресение [везу] бочку воды – запрягаю лошадей и еду на пашню. Готовим ток, строим избушку, кое-где подкашиваем хлеб, а в субботу – в баню.
Начался разгар уборочной. Мы не выезжали домой две недели. Сбрасывать [скошенные стебли] с лобогрейки²² тяжело. На пояснице и ниже пошли нарывы. Не садился на беседку, а падал и старался быстрее работать, чтобы хоть как-нибудь заглушить страшную боль.Помню, приехали домой, вымылись в бане, ужинаем, хозяин ставит на стол бутылку, наливает [всем] по рюмке, и мне. Удивляюсь. После ужина уезжаю с лошадями в лес с ночевой.»
«23_0006_033
Утром веду лошадей домой, в переулке встречаю соседа Поликарпа. Останавливает и говорит: «Сейчас мы с мужиками выпивали. Там был и Зузуля, твой хозяин, и говорил про тебя такое, что все удивлялись». Ну, думаю, пропал. Закрепилась за мной позорная кличка «лодырь». Как это получилось? «Зузуля говорит, что ты не работник, а золото. Там расхвалил тебя не знаю как: “И работящий, и за лошадями ухаживает хорошо, даже ночью подкармливает, а утром иногда меня будит. Вот из кого хозяин будет”».»
«23_0006_034
Я так был взволнован, что чуть не расплакался. Поставил лошадей к корму и стою у ограды. Идет богатый житель деревни, некто Илья Ус, подходит и говорит: «Переходи ко мне в работники. У меня легче, и больше дам. 10 р[ублей] в месяц и вся одежда моя». Я отказался, конечно. «Нет, – думаю, – надо доказать всем, что не лентяй».»
«23_0006_035
Проработал я у Зузули два с лишним месяца, и расстались. Хорошо. Мнение обо мне изменилось. Правда, братья удивлялись, но ничего не сделаешь – «Василия признали хорошим работником». А сестры при встречах почему-то плакали.»
«23_0006_036
Всю зиму ничего не делал. Старший [брат] Прокопий уехал в Бийский уезд в тайгу и устроился ст[аршим] лесообъездчиком, а весной (10.V. 1910) родители и я отправились к нему. Расстояние около 500 верст. Бричка, пара лошадей. Домашние вещи, жена брата, двое детей, отец, мать и я. Явно перегружена телега. Много неприятностей было в пути. Бричка без тормозов, к горам не привыкли.»
«23_0006_037
В июне мы прибыли к брату. Это 150 верст от города [Бийска]. Горы, тайга. Один дом – кордон. Живет лесной смотритель (товарищ брата). Берег реки Бии. Течение бурное. Шумит всё время. Состояние гнетущее. Горы, лес и шум реки буквально давит. Дни проходили легче, а ночью было очень тяжело. Особенно тяжело было во время дождя. Появление у смотрителя няни резко меняет положение, и через некоторое время всё то, что угнетало, становится красивым. Позднее я там несколько раз был. Это действительно красивое место Алтая.»
«23_0006_038
Безделье беспокоит. Надо что-то делать. Случайно заехал лесопромышленник Назаров и предложил мне работу в городе с окладом 15 р[ублей] в месяц. Это приличная зарплата. Соглашаюсь и уплываю на плоту. Как тяжело было расставаться с этими красивыми местами (по секрету говоря – с Клашей)!»
«23_0006_039
Работаю. В мою обязанность входит [следующее]. Утром с восходом солнца с топором, багром и веревкой иду на берег, вывожу из плота пять-шесть бревен, связываю, становлюсь на них и подгоняю к лесотаске для выгрузки к лесопильной раме. Для привычных к реке работа нетрудная, а мне она была неприятной, п[отому] ч[то] то и дело я падал с бревен в воду.»
«23_0006_040
Не помню, сколько времени я проработал на этой работе. И вот в одно утро встречаю на берегу человека, который говорит, что встречал [моего] брата, и «он говорил, что тебя устроил на работу». Это меня возмутило. Я ведь думал, что устроился на работу сам. Это значит, он может при случае упрекнуть, что он помог. Нет, этого допустить нельзя. Решаю немедленно уволиться. Иду к хозяину и говорю, что меня вызывают в Макарьевский волостной суд. Хозяин легко соглашается. Видимо, работник из меня [на реке] был неважный. Беру 5 р[ублей] денег, манатки и отправляюсь на тракт, по которому ходят сплавщики вверх по Бие, там они нанимаются и плывут в город, и так весь сплавной сезон.»
«23_0006_041
В первый день мы прошли 70 в[ерст]. Набил мозоли, отстаю, и только через день отпра­вился дальше. Во второй половине дня дошли до деревни Балыкса. Сижу на берегу и мою ноги. Мозоли на ногах полопались – кровоточат. Ведет человек поить лошадь. Посмотрел на меня, на мои ноги, спросил: «Кто ты?», и говорит: «Посиди». Через некоторое время приходит и приносит суконные башмачки. «Обувай, – говорит, – да пойдем в избу», которая оказалась тут близко. Дали молока, хлеба и предложили отдыхать. Всю свою жизнь с большой благодарностью вспоминаю этого доброго человека.»
«23_0006_043
Провалялся я у них два дня. Всё было рассказано. Хозяин и говорит: «Завтра мне надо ехать в Макарьевское, поедем со мной. Там в волости знакомый старшина, попросим, может быть, возьмут. Вот и осуществится твоя мечта быть писарем». Я ушам не верил. Неужели сбудется? Конечно, едем, а сам думаю: «Ну, важно зацепиться. Уж так буду стараться, что они там не [с]могут меня уволить».
Приехали. Долго говорил он со старшиной, потом ушли и что-то говорили с писарем, наконец, позвали и меня. Писарь дал что-то написать. Посмотрел на мою писанину, покачал головой и говорит: «Приму я тебя учеником. Положу 10 р[ублей] в месяц». У меня сердце выскочить хочет.»
«23_0006_044
Писал я с утра и до позднего вечера. Писал какие-то копии, переписывал всё, что под руку попадало, но восторженное состояние продолжалось недолго. Через неделю или полторы волостной писарь уезжал, а на его место назначался другой, который через два-три дня объявил мне, что грамотность моя слабая. «Работать не умеешь, и вот, если хочешь, оставайся каморщиком. Будешь убирать в конторе, в каталажной камере, где отбывают наказание арестованные». Заработок мне предлагался 8 руб[лей] в месяц. Я с радостью согласился, хотя платил за квартиру с питанием 10 р[ублей].»
«23_0006_045
Ночевал я больше в конторе, т[ак] к[ак] никакой постели не было. Не было и белья. Истопишь баню, сходишь вымоешься, выстираешь рубашку, [которая] была серая, и на себе высушишь. Сплю на столе, в головах книги или дела. Хорошо, что у меня было 5 руб[лей] кроме заработка, а то не знаю, как бы мне пришлось.»
«23_0006_046
Мечта быть писарем не оставляет меня. Всё свободное время и даже ночами сижу и пишу всё, что попадает под руку. Ищу красивые почерки и стараюсь написать так же. Через некоторое время новый писарь заметил мое старание и стал давать переписывать деловые бумаги. А как я старался сделать! Наконец, он предложил мне быть только учеником и положил заработок 10 р[ублей] в м[еся]ц, а жена его сшила две рубашки. Радость [моя] была неописуема. Родители мои переехали в Сайдып, что в 8 в[ерстах] от Макарьевска, и узнав о том, что я не в городе, а здесь, очень удивились и прислали мне подушку, матрасик, полотенце. Словом, начинаю экипироваться и осмеливаюсь уйти на квартиру. Через три месяца дали мне заработок – 15 р[ублей]. Покупаю за 2 р[убля] ботинки, за 2 р[убля] 80 к[опеек] брюки и становлюсь похожим на пом[ощника] вол[остного] писаря.»
«23_0006_047
Хочется привести случай. Получаю почту. Мне два письма: одно от волостного писаря Лебедской волости (Турочак), другое от [писаря] Троицкой [волости] (Ст[арая] Барда). Тот и другой предлагали должность пом[ощника] вол[остного] писаря с окладом 25 руб[лей] в м[еся]ц. Эти письма меня так взволновали, что невольно прослезился. И приятно, и обидно, что в начале моей работы тот и другой [писари], когда проездом были, то просто не заме­чали и даже посмеивались надо мной, «хохлом», а теперь предлагают. Не ответил.»
«23_0006_048
Через некоторое время мне разрешили по совместительству занять должность сельского писаря пос[елка] Костромы с окладом 5 р[ублей] в месяц. Мечты сбылись! Я писарь, и это через три года после возникновения этой мысли.»
«23_0006_049
Приоделся. Костюм, шляпа, часы, комната со столом, 12 р[ублей] в м[еся]ц. Вхожу в о[бщест]во сельской интеллигенции, но в гостях страшно стесняюсь. Сижу где-нибудь в уголке. К вол[остному] писарю приезжают из города сыновья, которые там учатся, и стали помогать отцу в работе, а мне было предложено выехать в с[ело] Елей сельск[им] писарем. Там я прожил три мес[яца] неплохо, но скучно.»
«23_0006_050
Очень был рад, когда предложили вернуться в волость. А через некоторое время мне предложили перейти на работу в соседнюю волость в этом же селе (здесь было две волости – одна русских, другая кумандинцев (алтайцев)), и повысили зарплату – 25 р[ублей]. Теперь уже я считался полноценным помощн[иком] вол[остного] писаря. Ко мне стали относиться по-другому. Советовались. Приглашали в гости, и теперь уже я не прятался где-нибудь в уголке за фикусом, а активно участвовал в играх. <.. .>»